Большое сопротивление против большого террора 

Разгонять водометами нас, белорусов, начали вовсе не в 2020 году. Впервые с нами это сделали еще при большевиках — в 1988 году, когда мы вышли на несанкционированное шествие в Куропаты, на место массового расстрела во время сталинского большого террора.

Среди организаторов того первого марша, разогнанного дубинками и водометами, были художник Алесь Пушкин и молодой литературовед Алесь Беляцкий. За организацию акции Беляцкий получил штраф в 200 рублей, которые для него собирали коллеги из Академии наук, а Пушкин — пять суток ареста.

Спустя 33 года, в 2021 году, обоих арестовали за участие в августовских протестах. Алесь Пушкин, приговоренный теперь уже не к пяти суткам, а к пяти годам лишения свободы, умер в тюрьме в 2023 году — от прободной язвы, которая на воле вовсе не является смертельным диагнозом. Беляцкий отсидел четыре года после протестов-2010, а теперь отбывает десятилетний срок за протесты-2020. За несколько месяцев до суда он получил Нобелевскую премию мира и стал единственным в истории нобелевским лауреатом, которого судили уже после получения премии.

А между двумя датами, между маршем 1988 года и протестами августа 2020 года — история большого сопротивления. В 1988 году мы научились убегать. В 1996-м, во время «Чарнобыльскага шляха», мы начали переворачивать милицейские машины. В 1997-м — спонтанно сворачивать с оговоренного маршрута демонстрации и идти к российскому посольству, чтобы сказать «нет!» интеграции с Россией. В 1999-м мы смогли преодолеть страх после первых исчезновений политических оппонентов Лукашенко. В 2001-м научились выходить, уже зная о существовании «эскадрона смерти». В 2006-м мы смогли не повернуть назад, когда спецназ бросал в нас светошумовые гранаты, а его командир Дмитрий Павличенко кричал своим огольцам: «Вперед, на врага!»

В 2010 году мы начали садиться в тюрьмы массово. В 2011-м, когда всех севших после протестов-2010 отправляли на приличные сроки в колонии, а любое собрание «больше трех» считалось митингом, мы начали протестовать молча: выходить на улицы и аплодировать. В 2017-м мы добавили к политической составляющей социальную и начали «тунеядские» акции протеста. В августе 2020-го — вышли сотнями тысяч.

Вполне естественный вопрос, который сегодня можно услышать: «И что? Стоило оно того? Убитые, раненые, умершие в зонах, искалеченные, сидящие с огромными сроками, бегущие в тапках в неизвестность — неужто стоило?» А еще часто звучит аргумент россиян со ссылкой на наш опыт: «Не говорите, что если бы вышел миллион на Красную площадь 24 февраля, то ни Путина, ни войны бы не было. Вот белорусы вышли, полмиллиона, а толку?» 

В прежние времена, когда белорусские протесты еще не были столь массовыми, как в 2020 году, нам, бывало, говорили омоновцы, лениво пиная нас берцами или таща в автозак: «Вы лохи. Пока вас будет десять тысяч, мы будем вас мудохать. Когда вас будет 100, а лучше 200 тысяч, мы перейдем на вашу сторону». Вранье. 16 августа, в первый воскресный марш, нас было полмиллиона. А с учетом акций в других городах — и того больше. Но никто не торопился переходить на сторону народа. Так что цифры вторичны. Первична цель.

Все эти годы мы выходили, чтобы показать: нас много, и мы против того, что творится. Мы хотим честных выборов и свободы слова. Мы требуем освобождения политзаключенных. Мы есть, и мы никуда не денемся. В 2020 году мы стали большинством. Но по-прежнему выходили скорее для того, чтобы продемонстрировать собственную позицию, а не для того, чтобы изменить ситуацию.

Многие — особенно неофиты, те, кто раньше не участвовал в протестах, — потом говорили: «Нас было так много на улицах, что Лукашенко должен был понять: он проиграл. И уйти, убежать, раствориться, махнуть на прощание крылом своего самолета. Почему он не ушел? Это как-то нелогично!» А это как раз было логично. Он прекрасно знал, что проиграл, задолго до протестов. Он знал, что белорусы его презирают. Внешнее равнодушие к тому, что творит режим, в повседневной жизни большинства, — это как раз и было демонстрацией презрения. Просто от презрения, от ненависти и даже от многотысячных демонстраций с плакатами «Уходи!» диктаторы не бегут. Особенно если протестующие после марша расходятся по домам, потому что завтра на работу. Это сигнал для любого диктатора: на большее они не решатся. А для силовиков — возможность отдохнуть от марша до марша и не спеша выработать репрессивный план на следующую акцию. 

Тот, кто выходит ради смены власти, домой вечером не идет.

Впрочем, я вовсе не собираюсь сейчас заниматься анализом ошибок. Они настолько очевидны, что не требуют детального разбора. Я о другом: стоило ли? Да, несомненно.

Это началось после протестов 2010 года, когда незнакомые люди — еще без всяких соцсетей и телеграм-каналов — просто по «сарафанному радио» шли в офис Белорусского народного фронта и несли туда деньги на адвокатов для политзаключенных, теплые вещи для передач в тюрьмы, игрушки для детей, чьи родители оказались за решеткой. Это было интуитивно, без системы, без призывов извне, но стало образом жизни. Потом, когда кого-нибудь сажали, окружающие быстро составляли списки: у этого политзека сын о велосипеде мечтает, давайте скинемся; а у того политзека жена вяжет, давайте быстро все закажем ей шарфики, она просто так деньги не возьмет.

В 2020 году взаимопомощь обрела космические масштабы и вовлекла в свою орбиту множество людей, в том числе не из Беларуси. Начиная с открытых дверей подъездов, чтобы в них могли забежать спасающиеся от омоновцев, и заканчивая чтением писем из белорусских тюрем мировыми звездами — всё это продолжается. И будет продолжаться, пока не выйдет последний политзаключенный. Горизонталь — основа белорусской солидарности. И не только солидарности.

Не искать лидеров, не ждать, что скажет кто-нибудь в телеграм-канале и к чему призовет, а действовать исключительно по совести — это, пожалуй, главный урок 2020 года. Если раньше белорусы могли говорить «за Петрова на площадь не пойду, а вот за Сидорова пошел бы», то в 2020 году все поняли, что выходить на улицы нужно только ради одного человека — себя. Максимум — ради своих детей, для которых ты хотел бы жизни в свободной стране. И никаких Сидоровых. Революционер должен быть эгоистом и рисковать только ради себя и своего будущего. Белорусы это усвоили.

Конечно, все эти уроки и обретенный опыт дались нам кровью, болью и смертями. Расстрелянные на маршах Александр Тарайковский и Геннадий Шутов, забитый до смерти во дворе Роман Бондаренко, застреленный «альфовцами» Андрей Зельцер, умершие в колониях в результате неоказания медицинской помощи Алесь Пушкин, Витольд Ашурок и другие политзеки — все они могли бы жить, если бы не сделали свой выбор и не вышли на улицы 9 августа. К сожалению, не все участники революции доживают до победы, не погибнув на баррикадах, — так было и будет всегда. В нашем случае, впрочем, оставшиеся в живых тоже до сих пор не увидели победу.

И, поверьте, вопрос, стоило ли оно того, однажды задает себе каждый из нас. Выдыхая сигаретный дым в зарешеченное окошко тюремной камеры, говорит себе: «Это того стоило?» Или пробираясь по болотам к литовской границе в страхе быть обнаруженным пограничниками. Или мучительно вычисляя на темной кухне съемной квартиры где-то за границей, хватит ли денег на еду до получения разрешения на работу. Или принимая заказ на кассе «МакДоналдса» и вспоминая своих студентов-дипломников, на защиту которых не успел, потому что счет шел на часы, и бежать пришлось прямо из университета. Каждый в какую-то особенно тяжелую минуту задает себе этот вопрос. И после очень короткой паузы, за которую потом становится стыдно, отвечает: «Да, стоило».

Потому что теперь никто не упрекнет нас в том, что мы ничего не сделали. Никто не пошутит о том, что белорусам всегда «можа, так і трэба». Никто не посмеет сказать, что нас там не было.

Потому что мы там были.